Скорей бы настало завтра [Сборник 1962] - Евгений Захарович Воробьев

Однако Незабудка не дождалась ни слова в утешение. Она тяжело вздохнула и вдруг в самом деле почувствовала себя безутешной…

Тишину нарушала лишь дальняя перебранка пулеметов, да чей-то истошный крик на том берегу: «Давай весла-а-а!», да еще ракета, с шипением окунувшаяся в зеленую реку; напоследок ракета наскоро перекрасила воду, застекленевшую в штиле.

Дальше молчать было труднее, чем говорить… Пусть уж лучше деланное, вымученное веселье. И младший сержант принялся рассказывать историю про недотепу-связиста, историю, которая казалась ему весьма забавной.

Никак тот недотепа не мог свой глухонемой аппарат привести в чувство. На переправе через Березину он сложил руки рупором да и закричал: «Ванюшка-а-а, бери трубку-у-у! Я сейчас с тобой по телефону говорить буду-у-у!» А голос у того недотепы как труба иерихонская. Услышал его Ванюшка на другом берегу и ну кричать в ответ! И хоть над водой звук бежит шибко, никак тот горлодер не мог разобрать, что ему с другого берега Ванюшка сообщает. Ну, прямо затеяли игру в испорченный телефон…

Затем младший сержант рассказал, как тот недотепа хранил военную тайну от чужих ушей. Он кричал в трубку: «Побольше огурцов нам пришлите! Осколочных огурцов на батарее хватает. Шлите огурцы бронебойные и зажигательные. Наше овощехранилище на околице. Крайний сарай, сразу за мостом. Вы только не жадничайте с огурцами! Командир батареи требует сразу два боекомплекта!»

Незабудка щедро, не сдерживая себя, посмеялась. Так хотелось вознаградить младшего сержанта за его старание! Право же, рассказ веселый-превеселый…

Смех ее прозвучал весьма непринужденно и беззаботно, она была очень довольна собой в ту минуту.

Вот что ее неприятно удивило минутой позже — оказывается, она умеет очень ловко притворяться! Откуда же это притворство? Да все ради него, ведь она думала только о нем, хотела его развеселить!

Но разве можно развеселить другого, если у тебя самого пасмурно на душе?

Она приподнялась на локте, низко-низко наклонилась над смутно белевшим лицом младшего сержанта и вгляделась в его глубокие блестящие глаза.

— Ну, что пригорюнился? Спасибо тебе за веселые байки.

Она приблизила свои губы совсем близко к его губам. Он приподнял голову и хотел ее поцеловать, но она положила палец на его зовущие, нетерпеливые губы и покачала головой.

— Это я не тебе… Себе запрещаю, — произнесла она едва слышно. — Не хочу, чтобы ты… плохо обо мне подумал…

Она ощущала жар его дыхания-словно обожгла палец.

Он согласно кивнул, отстранился, именно потому что ему очень не хотелось этого делать, лег, подложив под голову здоровую руку, и закрыл глаза.

А у Незабудки не проходило чувство вины, хотя он ни в чем ее не винит, хотя в этой вине она не виновата, а права.

Сейчас никак не годилась та мерка, какая была у нее в обращении позавчера, вчера, — да что вчера! — еще сегодня днем, до того, как они остались наедине со звездами, ракетами и трассами пуль, летящих поверх голов.

Отныне она мерила свое поведение не покладистой и капризной минутой, а всей жизнью — прошлой, настоящей, а еще больше — будущей.

Если бы она сейчас вздумала вести себя по-старому, она обокрала бы обоих.

И чтобы скрыть душевное смятение, а может быть, для того чтобы развлечь младшего сержанта, она решила в свою очередь рассказать ему какой-нибудь забавный случай.

Поначалу он не слышал ничего, кроме ее затрудненного дыхания, но она сумела совладать с волнением, и, когда он это почувствовал, к нему тоже вернулось утраченное спокойствие, хотя бы в такой мере, что он стал понимать смысл произносимых ею слов.

— …в восьмой роте, во время перебежки. Между прочим, огонь. Подползаю к молоденькому бойцу. Лежит ничком и кричит дурным голосом. «Что с тобой?» — «Ослеп я. Глаза у меня выжгло. Все лицо сгорело». Подняла ему голову, осмотрела — даже царапины нету. А он жмурится изо всех сил, никак гляделки свои не откроет. «Подымайся, заячья твоя душа! Догоняй взвод! — командую. — Ничего у тебя, кроме совести, не сгорело». Ну, тут я, между прочим, не удержалась. Поддала ему коленом в зад: «Ты, сопляк желторотый, лицом в крапиву упал!.»

Младший сержант никак не отозвался на рассказ Незабудки. Он лежал беззвучно, не шевелясь. Да, Незабудке тоже не удалось развлечь его.

Давняя печаль застыла в его глазах, их совсем не коснулось мимолетное веселье.

Не слышал ее смеха? Или распознал в нем подделку?

Она шумно передохнула, встала, надела каску, сняла с коряги свою санитарную сумку и взяла автомат. Коротко бросила через плечо: «Ну, бывай!» — и проворно взобралась по песчаному косогору.

Незабудка уже растворилась в темноте, а песок, потревоженный ею, продолжал осыпаться чуть не на голову младшему сержанту. Еще долго он вслушивался в шорох струящегося песка.

10

Незабудка долго не могла отдышаться. Неужто эта ерундовская круча сбила ей дыхание? Не может этого быть…

Темнота такая, что, стоя у подножья телеграфного столба, даже прислонясь к нему, не видать его верхушки. Незабудка знала, что линия повреждена, еще утром она видела путаницу безжизненных проводов, позолоченных солнцем. Почему же столб гудит, как живой?

Ракеты, которые немцы прилежно жгли над своими позициями, помогли Незабудке ориентироваться в ночной прогулке, выйти к нашему передовому охранению.

Ночь она провела на опушке дубравы, в расположении седьмой роты. Встретили ее там приветливо. Незабудку уважали за добротную, солдатскую, а не показную храбрость. Она уже давно переболела той детской фронтовой болезнью, когда пренебрегают умной осторожностью, кокетничают под пулями, играют в жмурки со смертью. А еще Незабудку уважали за солдатскую выносливость и за то, что она по-сестрински заботится о раненых, пусть даже при этом ругается и кричит!

Бойцы устроили Незабудку в затишке, за спиной кряжистого двуствольного дуба, притащили откуда-то немецкую шинель. Шинель была весьма кстати, так как трофейную плащ-палатку, подобранную кем-то из раненых, она оставила младшему сержанту. Если говорить начистоту, она и с берега ушла так расторопно и попрощалась с младшим сержантом второпях, чтобы он не спохватился и не вернул ей плащ-палатку.

Незабудка быстро пригрелась. К тому же стрельба утихла, немцы не решались ночью сунуться в лес. Можно бы и соснуть, положив голову на корневище, благо подножие дуба выстлано сухими листьями, а шинель преогромная, снята с какого-то верзилы.

Незабудку сильно клонило ко сну, однако она превозмогла желание спать. И что для Незабудки было полной неожиданностью — она все время возвращалась мыслями к младшему сержанту. Словно не разлучалась с ним и жила в его присутствии. Ну прямо наваждение! Глубокие